Мы работали в лаборатории втроем: мы - два инженера (я и Симон), и слесарь Дмитрич. Собственно говоря, Дмитрич давно был на пенсии. Hо не работать Дмитрич не мог - такова была его натура.

    Судьба столкнула всех троих в одной лаборатории.

    Как-то раз я имел неосторожность обронить при Дмитриче фразу:

    - Во времена моего детства бабушки-старушки у нас во дворе обращались к друг другу не иначе, как “мадам Рабинович” или что-то вроде того.

    Казалось, что Дмитрич только и ждал этой фразы:

    - Ха, он мне рассказывает, как раньше обращались друг к другу в Одессе! Я ж вырос здесь... недалеко... на Голопузовке, рядом с Вокзалом. Вместо уроков мы садились на поезд и катались в Раздельную и обратно. Как раз к обеду домой возвращались. У моей мутарши нас было трое. Я был самым младшим. Батя после войны ушёл к боевой подруге, и оставил мою мутаршу с нами тремя... И знаешь, что сказали его родители? Они сказали - мы не хотим видеть ни тебя, ни твою новую жену. Они помогали моей мутарше, как могли. Да и воспитывала меня бабка – я, ведь самым младшим был.

    Мне здесь удалось вставить:

    - Меня тоже бабушка воспитывала.

    Дмитрич посчитал, что из-за своей реплики я не уловил его последней фразы и поэтому продолжил, как учитель в школе после каникул - с повторения:

    - Родители моего бати сказали ему - мы не хотим видеть ни тебя, ни твою новую жену. Они помогали моей мутарше, как могли.

    - А воспитывала меня бабка. Дед был хорошим лекальщиком на заводе. А бабка сидела дома и приглядывала за нами. Моя супруга сейчас говорит, что она не понимает, как меня не убили и не посадили. Я ей говорю, что сам удивляюсь. Одна половина мужиков во дворе была фронтовиков, а другая - бывших зеков. Но все жили дружно. И двери в квартирах двора почти не закрывались: свои воры в своем дворе не воровали, а “заезжих гастролеров” за кражу в “своем” дворе запросто убить свои же урки могли. Нет, вечером на улице очень даже запросто могли и раздеть.

    Дмитрич замолчал. Его молчание говорило красноречивей всяких слов. Было видно, что Дмитрич глубоко погрузился в свои воспоминания.

    Дмитрич затянулся дешёвой и до головокружения вонючей сигаретой и сказал:

    - После того, как бабка приходила с базара, она снимала клеёнку со стола и подсчитывала мелом на гладко оструганной столешнице свои затраты.

    - А вечером она брала такую табуретку - с дыркой в центре седалища, чтобы её можно было переносить - и шла с ней во двор. Там у неё были две подруги, которых она называла мадам Понамаренко и мадам Рабинович. Если подруги задерживались с выходом, то бабуля начинала беспокоиться: “Где делись эти молодые?” Её “молодые” были всего лет на десять моложе её.

    - Хорошая была тётка - моя бабуля. Только к концу жизни того... вредной стала.

    - Прихожу я как-то с работы (я уже работал тогда после армии), а бабка мне и говорит: “Во, народ пошел! Во, народ!”

    - “В чём дело, бабушка?” - спрашиваю. Отвечает: “Поставила чайник на печку и пошла на минутку во двор. А когда пришла - чайника нет. Спёрли! Во, народ пошел! Во, народ!”

    - Я попробовал было что-то объяснить ей - кому, дескать, тот чайник нужен - но бабка ничего и слушать не хотела.

    - Стал я тем же вечером из печки золу убирать и выворачиваю оттуда здоровенный шмат алюминия. Говорю бабке: “Забери свой чайник и не думай хреново о людях!”

    - Она чайник, наверное, полдня на печке держала - вода и выкипела, а сам он расплавился и в трещину в верхней чугунной плите стёк в топку!.. А ты мне рассказываешь, как раньше обращались друг к другу в Одессе! Ты мне ещё расскажи, что такое одесский двор!

    - Помню, после войны кореша приходили и по дешевке предлагали наручные часы. У них спросишь: “А они идут?” А кореша обижаются: “Они же еще теплые!” Сняли, значит, часики с какого-то прохожего. Но чтобы в родном дворе у кого-то что-то спереть - такого не было. И заезжих “гастролеров” в Одессе почти не было. Ворам-“гастролером” сначала намекали, что чужим в Одессе делать нечего. Но если кто не понимал, тех и убить могли.

    Я не стал возражать ему. И тем более не стал рассказывать что такое одесский двор... настоящий одесский двор. Я ведь сам вырос в таком дворе… чуточку другом – фронтовиков и бывших зеков было меньше. Но дух был очень похож на тот, о котором говорил Дмитрич.

    Календарь показывал конец двадцатого века... Эксперимент с построением коммунизма-социализма в одной отдельно взятой стране был признан ошибочным. Супердержава под названием СССР распалась. Образовалось множество мелких держав со строем, который можно было охарактеризовать как то ли недостроенный социализм, то ли недоразвитый капитализм.

    Экономика была смертельно больной. Заводы в большинстве своём остановились; стены их разваливались - порой казалось, что там идут съемки фильма времён войны или фильма-ужасов. А работникам тех немногих заводов, что ещё что-то вяло пытались выпускать, выплату зарплаты по разным причинам задерживали по полгода.

    Население выживало, как могло.

    Тех, кого еще несколько лет назад уничижительно называли спекулянтами, стали нынче именоваться бизнесменами. Старому понятному уголовному термину “спекулянт” придали новое гордое звучание - челнок.

    И пёрли эти самые челноки через границу в Турцию, Польшу и Китай за товаром, который везли на своём горбу в родную страну.

    Академик становился коммерсантом, спортсмен - рэкетиром, а учитель писал объявления типа: “Молодой интеллигентный мужчина с в/о согласен на любую высокооплачиваемую работу”.

    Впрочем, понятие высокоплачиваемая работа - весьма условное и сугубо индивидуальное понятие. Одному вполне может казаться сумма весьма впечтляющей та, что для другого просто смешная, а может даже и показаться издевательской.

    Для понимания моего рассказа имеет значение (и то - незначительное) только то, что зарплату какую никакую мы ещё получали и регулярно колесили в поездах по родной Украине за счет и по делам вышеупомянутого уже мной Акционерного Общества.

    Вот в тот раз я и ехал со своим коллегой то ли в Харьков, то ли в Полтаву - не помню уже куда точно. Провожал нас Дмитрич.

    Вокзал был оккупирован челноками. Они и сидели, и стояли, и даже лежали у своих баулов, чемоданов и тюков. Вообще, нужно сказать, что кроме одинаково упакованной поклажи, челноки имели еще одно приспособление - ручную тележку, метко окрещенную в украинском народе “кравчучкой” - в честь  президента Украины - Леонида Макаровича Кравчука, во времена которого челночное движение достигло своего расцвета.

    Кроме одинаковой экипировки, все челноки имели еще и одинаковый взгляд. Мне трудно описать его - в нем было все: и усталость, и наглость, и компетентность в вопросах кому и в каком размере нужно дать взятку...

    Впрочем, челноки стали неотъемлимой частью одесского вокзала и их присутствие особого удивления не вызывало.

    Зато что бросалось в тот раз в глаза, так то, что вокзал был забит африканскими челноками - ведь не узнать африканского челнока может только слепой.

    Однако поскольку настоящего одессита трудно чем-либо удивить, то африканские челноки не вызвали у нас каких-либо вопросов, а тем более удивления.

    Дмитрич кисло заметил:

    - Весело вам будет ехать...

    И тут же поспешил пояснить:

    - Нет, я не расист, но я достаточно повидал их в морях и портах. Весёлые ребята. В Суэце ихние лоцмана умудряются латунную гайку пяткой открутить.

    - А на хрена им гайка? – вяло спросил я.

    - Цветной металл. Открутил, на берег кинул, а там его кореш подобрал и в лом сдал. Вот тебе и дополнительный заработок. Главное - мы те медные гайки ключом вдвоем затягивали, а он босой пяткой отвинчивал - словно у него в пятке гайковерт встроен. В глаза смотрел преданно, а пяткой, сволочь, гайку отвинчивал... Так что, ребята, смотрите за чемоданами. Это еще те ребята.

    - Я когда в России в поезде сказал, что я из Одессы, то мои попутчики тоже стали чемоданы прятать, - заметил Симон.

    Дмитрич только пожал плечами:

- Моё дело предупредить...

    Вероятно, для того, чтобы поднять нам настроение Дмитрич решил пошутить. Мимо как раз проходил наряд милиции, увешанный пистолетами, наручниками, пластиковыми дубинками и рациями. От всего этого изобилия оружия и вспомогательных средств так и напрашивалась фраза: “Наши менты вышли на тропу войны”.

    Но Дмитрич поступил иначе. Он громко спросил у Симона:

- А взрывчатку ты под коробку с патронами сунул?

    Милиционеры остановились как вкопанные по стойке смирно, а у бедняги Симона редкие волосы дыбом встали. Я же рассмеялся от вида этих идиотских физиономий.

    Симон зашипел на Дмитрича:

    - Ты не шути так, старый! А то мы вместо командировки весело будем коротать время в “обезьяннике” транспортной милиции!

    Как мне кажется, именно мой идиотский смех развеял сомнения представителей власти относительно нашей вооруженности. К тому же... к тому же они тоже были одесситами и понимали шутки... даже не всегда удачные...

    Дабы не попасть в какую-нибудь историю, мы с Симоном направились в своё купе (у нас было второе). Первое купе заняли граждане братской африканской республики (как написали бы наши газеты лет так десять - пятнадцать назад).

    Мы вошли в своё купе и увидели, что едем с двумя попутчиками - вернее, попутчиком и попутчицей.

    Он был явным африканцем - черным, как армейский сапог.

    А она была такой крупной дамой, что, глядя на неё, невольно вспоминались слова классика русской литературы о коне и горящей избе. Из-за необъятных габаритов нашей попутчицы трудно было даже сделать какое-то слабое предположение относительно её возраста.

    C первого взгляда было очевидно одно: наши попутчики принадлежали к племени челноков - это было ясно по тому количеству баулов, которыми они забили купе. Один из баулов явно не находил себе место. Африканский юноша вспотел, пытаясь найти ему достойное место.

    - Я отнесусь его к своимь друзям, - сказал, наконец, он, обращаясь к женщине.

    - Только свяжи его - знаю я твоих френдов - потом как пить дать чего-нибудь не досчитаемся, - недовольно буркнула она.

    Африканский юноша отнёс свой баул в соседнее купе и вернулся к нам. Впрочем, он недолго осчастливил нас своим присутствием и часто убегал к своим “френдам” в соседнее купе.

    ... Мой коллега, в отличие от меня, не курил и поэтому оставался в купе, тогда как я часто отлучался в тамбур подымить сигаретой.

    Возвращаясь в своё купе после каждого перекура, я тихо получал новую порцию информации о своих попутчиках, которую мне любезно предоставлял некурящий Симон.

    - Они - муж и жена!

    - Её звать Наташей, и она только в прошлом году институт закончила. По специальности устроиться на работу не смогла, вот и пошла челночить.

    - Он из Кении! Представляешь, ему в его Кении сказали, что на Украине можно хорошо заработать! Для нас это звучит как анекдот. В результате парень, как последний фраер, заплатил за эту услугу фирме за такое “тёплое” местечко и был заброшен в нашу страну трудовым десантом. Теперь вот зарабатывает на билет до своей Кении на поприще челночества. Давно челночит: уже и жениться здесь успел.

    После последнего сообщения я не удержался и заметил:

    - Не только наши граждане вербуют простачков на прииски в ЮАР с таким же результатом, как этого парня из Кении завербовали на работу в Украине.

    На это мое замечание Симон ответил:

    - Очень похоже, что это наши умельцы ликвидировали холостой пробег транспорта: из Украины везут в Кению украинских придурков на работу, а из Кении - кенийских простаков на работу в Украину. Двойная прибыль, а в обеих странах простачков остается одно и то же количество. Так сказать поддерживается константа придурков в каждой отдельно взятой стране.

    ... Наша соседка совсем перестала выходить из купе, и мой товарищ перестал приносить мне новую информацию о попутчиках.

    К вечеру появился африканский юноша. От него тяжело потянуло водочным перегаром.

    - Нажрался всё-таки, сатана чумазая! - воскликнула молодая женщина.

    - Я - не чумазий! Я - загорелий, - огрызнулся её муж и его пухлые губы растянулись в блаженной улыбке.

    Мы все стали готовиться ко сну.

    Но африканскому юноше хотелось общения. И он нашел собеседника в лице моего коллеги.

    Уже засыпая я слышал, как Симон участливо спрашивал у попутчика:

    - Домой хочется?

    - Очень. Возьму там деньга в банк и поставлю свой грузовик водить из город в город.

    Его жена только презрительно хмыкнула.

    Я уснул...

    Утром, когда я шёл умываться, то увидел, что дорога изгибается вправо и из окна нашего вагона видна голова поезда.

    “Наша” семейная пара попутчиков стояла в коридоре у окна. Со стороны прямо-таки семейная идиллия... если не прислушиваться к их словам.

    - Смотри, наш паровозик! - щебетала жена.

    - What you say? - спросил супруг.

    - Какой “вот ю сей?” Паровозик, говорю, балбесина!

    ... До станции назначения оставалось чуть больше часа. Для меня последние часы в поезде – самые тяжелые. Почти все это время я провёл в тамбуре, дымя сигаретой. Наш попутчик метался между своим купе и купе “френдов”, собирая баулы.

    Мой коллега и попутчица Наташа нашли общую тему и беседовали. Признаться честно, до меня доходили только обрывки фраз:

    - ... Я бы с удовольствием уехала в Америку...

    - ... Тяжела сейчас жизнь, конечно, у нас на Украине...

    И всякие подобные банальности, которые в наше время можно слышать в любом общественном месте.

    ... Точку в этой истории поставил уже на перроне станции следования мой коллега.

    Он поставил свою сумку на асфальт и серьезно сказал:

    - Можешь мне не верить, но... это факт - наша попутчица мечтала уехать в США.

    - Сейчас каждый второй мечтает свалить туда...

    - Но она думала, что Кения - штат США.

    - Шутишь?

    - Обычно, как ты знаешь, я достаточно удачно шучу. А тут вот такая гримаса судьбы. Учите, дети, географию в школе!

    Когда мы вернулись в Одессу, то рассказали эту историю нашему Дмитричу.

    Старик лукаво улыбнулся:

    - Я же вам говорил, что с вами едут весёлые ребята и вам будет весело. Так так оно и получилось.

    - Как погулялось?

    Мы с Симоном ничего не ответили, но по нашим физиономиям было и так все ясно.

    - Не хмель беда, а похмелье, - заметил шеф.

    Я, честно говоря, ничего не понял. И удивленно развел руками.

    - Вот старуха моя на Новый год словарь Даля подарила, - пояснил шеф. – Вот изучаю…

    Он открыл книгу и прочитал с поучительным видом:

    - Не жаль молодца битого, жаль похмельного, с тошнотою и головною болью.

    Симон скривился и жалобно так попросил:

    - Шеф, а о чем-нибудь светлом можно?

    Шеф посмотрел на нас сочувственно:

    - О светлом? Идите в лабораторию и работайте.

    Мы шли коридорами родной фирмы. Кое-где из-за дверей раздавался звон посуды.

    - Люди то ли еще гуляют, то ли уже лечатся, - высказал я предположение.

    Симон только застонал:

    - Это не праздники, а какое-то сплошное “прощай здоровье”!

    А в лаборатории нас ждал серьезный Дмитрич.

    - Нет, американцы пить не умеют, - серьезно заметил он.

    - Ты это к чему? – спросил я. – Вчера американскую делегацию встречал, что ли?

    - Нет. Вот просто раньше, когда я в американских фильмах смотрел на бравого американца, который в баре заказывал двойной виски, то думал, что он целый стакан пить собрался. А двойной виски – это всего лишь пятьдесят грамм. Нашему человеку это только рот пачкать.

    Дмитрич недовольно замолчал, и принялся очищать, окисленные контакты, очередного прибора, попавшему к нему на профилактику.

    Мы с Симоном не стали продолжать тему. Мы знали, что для Дмитрича это только завязка для его рассказа. А Симону вообще было не до разговоров о спиртном: он только тяжело застонал.

    Дмитрич сочувственно посмотрел на нашего коллегу:

    - Насколько вчера было хорошо, настолько сегодня плохо.

    - Зато ты у нас огурцом, - сделал комплимент я старику.

    - А у меня давление пониженное… гипотоник я. Вот у меня голова с бодуна никогда и не болит.

    Симон снова застонал и уткнулся головой в папки, лежащие у него на столе. Вид у него был явно неважный.

    Дмитрич, бурча себе что-то под нос, удалился к себе в каптерку. И застучал там чем-то, зашуршал какими-то бумагами и все продолжал при этом ворчать.

    Я достал из сумки пластиковую бутылку минералки.

    - Больной, это вам то, что доктор прописал, - предложил я Симону.

    Тот жадно припал к бутылке, а потом снова со стоном уложил голову на папки.

    Честно говоря, я чувствовал себя не на много лучше Симона, но еще кое-как держался.

    - Хорош страдать, идите сюда – делом нужно заняться, - строго приказал Дмитрич.

    - Дмитрич, ты садист, - заныл Симон, с трудом покидая свое насиженное место.

    Старик превзошел самого себя – освободил часть своего стола и на белоснежной салфетке выложил бутерброды с колбасой, сыром и селедкой, дюжину маслин и пяток соленых огурцов.

    Симон громко застонал.

    - Не плачь, мальчишка. Сейчас полегчает, - пообещал Дмитрич, щедро разливая водку из армейской фляги в чайные чашки.

    Наши физиономии выражали откровенное отвращение.

    Дмитрич строго посмотрел на нас:

    - Нет, я не настаиваю. Но так будет лучше. В противном случае весь день маяться будете.

    Старик подумал и добавил:

    - Не мы первые этим лечимся.

    Симон тяжело вздохнул и взял чашку с водкой.

    - За все хорошее! – буркнул Дмитрич, и мы опрокинули свои чашки.

    Тепло растеклось по телу. Хрустя соленым огурцом, я посмотрел на Симона. Тот порозовел и принял вполне жизнерадостный вид.

    - Ожили? – поинтересовался Дмитрич.

    Мы радостно закивали.

    Старик подвел итог:

    - Еще по одной и можно начинать работу.

    Выпили еще.

    Дмитрич спрятал флягу и властно приказал:

    - Вы жуйте, жуйте. Вам сейчас первое дело – хорошо закусить нужно.

    Закурив сигарету, Дмитрич вернулся к своей прерванной мысли:

    - Нет, американцы пить не умеют. Это я вам говорю. Вот помню, были мы в Испании…

***

    … Случилось это со мной как раз в то время, когда СССР доживал свои последние годы. Горбачев со своими лозунгами типа “социализма с человеческим лицом”, надо сказать, действительно кое-какие послабления нам, морякам, сделал. То есть за границей в портах мы уже могли не толпой в присутствии члена партии скакать. И в питейные заведения заходить. Правда, “Правила поведения советского моряка в иностранных государствах” никто не отменял… Но на эту муру никто особо внимания не обращал. Однако одно правило существовало железное: в иностранном порту тебе могли морду бить, а ты ответить ни в коем случае не моги.

    Вот такой идиотизм.

    В общем, зашли мы в одном испанском порту в бар рядом с портом. Рядом с одной стороны братья-поляки пиво кушают, а с другой американцы свой виски хлещут.

    Мы тоже сели и стали водку пить.

    Тут появляется какой-то подпитый испанец и начинает к полякам приставать. Ну, у тех “Правила поведения польского моряка” не лучше наших были. В общем, поляки минут двадцать этого хмыря терпели, а потом как-то незаметно испарились из бара.

    Пьяный испанец на нас переключился: нас доставать стал. Мы терпели честно… а потом терпение лопнуло… но не у нас, а у американцев. Встает такой здоровенный лоб, и от всех моряков и со всего маху в ухо испанцу залепил. Испанец в нокаут. Бармен за телефон.

    Приезжает полиция. Бармен объясняет: так и так, пьяный испанец ко всем приставал – его американцы и уложили. Полиция американцев не тронула, дебошира-испанца забрала и уехала.

    А мы сдвинули столы с американцами. И решили отметить наш “военный союз”. В общем, сначала мы выпили нашу водку, потом их виски, а потом американцы стали потихоньку в осадок выпадать.

    Но мы же своих не бросаем! Взяли американцев за шкирку и доволокли кое-как до их парохода – он благо рядом с нашим у причала стоял. Короче говоря, сдали ихнему вахтенному бесчувственные тела американцев и пошли к себе на судно. Но самое прикольное, что через час приходит ко мне боцман, который с нами был и просит дать взаймы бутылку водки: недопил он, понимаете, из-за этих американцев.

    Потом все над боцманом недели две подшучивали.

***

    Дмитрич замолчал.

    Симон вздохнул. Мы убрали остатки трапезы со стола, и пошли работать. Новый год прошел, начались будни…

    Симон взорвался, как говорят в Одессе, с утра пораньше. Поначалу он пытался куда-то позвонить по телефону, но кнопки аппарата западали, и Симону все никак не удавалось набрать нужный номер:

    - Это не телефон! Это какой-то антиквариат с помойки. Давно уже нужно новый поставить.

    Ну, в общем, побушевал, Симон, побушевал, а потом пошел на склад выяснять – есть ли там новые телефонные аппараты, и как их выписать.

    Вернулся Симон достаточно быстро и еще мрачней, чем ушел:

    - Аппаратов телефонных на складе нет, и в ближайшее время не предвидится – деньги закончились.

    - А денег и не будет скоро, - авторитетно заявил Дмитрич, стоя у окна.

    - Откуда у тебя такая информация? – поинтересовался я.

    Дмитрич выдержал паузу, а потом изрек:

    - Я же не слепой. Сам посмотри во двор: какой крутой “мерседес” наше руководство в очередной раз для служебных нужд прикупило. Вот и получается, что денег уже не на что другое не остается.

    Симон пожал плечами.

    - Черт знает что.

    Внезапно Дмитрич оживился:

    - Кстати, по поводу “мерсов”… Не очень давно дело было, но и не так давно. Лет десять назад…

    … Один кадр купил машину - по тем временам крутой “мерс” с затемненными стеклами. “Мерс”-то крутой, но малость подержанный. 

    И все в том “мерсе” было бы ничего, но… аккумулятор не то, что дохлый – так: дохловатый.... В общем, “мерс” у кадра получился полукрутой.

    Приехал кадр на своем “мерсе” в центр города. Припарковался. Ушел по своим делам..

    Приходит часа через два. Садится в своего “мерина”.

    А не заводится “мерин”: аккумулятор-то дохлый.

    Толкать машину надо. Открыл кадр водительскую дверь, в стойку плечом уперся – ни очень-то и легко - тяжелый “мерин”! И прохожих - кто помог бы - нет: улочка тихая, хоть и в центре.

    Толкал мужик “мерина” своего, толкал. Устал. Вспотел даже. А “мерин” так и стоит на одним месте. Потом кадр думает: а ведь сзади толкать легче....

    Попробовал. Толкнул... тяжело, но пошел “мерин”... Хорошо, надо сказать, пошел.

    Только не учел кадр, что дорога дальше с горки идет.... и как хорошо пошел “мерин” вперед… резво пошел…

    Мужик за ним, а “мерин” быстрей.... мужик уже на рысь крупную перешел, а “мерин” как пошел, как пошел... Так и побежали они гуськом… до светофора.

    Первый светофор - красный свет. Но “мерину”-то свет по барабану - он Правил Дорожного Движения не признает - только законы физики.

    Водители, которым сей эскорт на дороге повстречался, по тормозам ударили – беспрепятственно прошел “мерин”, а за ним и хозяин… с языком на плече.

    А на следующем перекрестке светофор не работал. Зато там стоял бодрый гаишник-регулировщик. Гаишник свистит “мерсу”, а “мерсу” по большому счету и законы акустики до бампера, и гатшник тоже. Хозяину “мерса” также на гаишника плевать - хозяин-то не за рулем сидит, а за рулем бежит.

    Одним словом, третий красный светофор пересекали уже трое: “мерс”, его хозяин и гаишник.

    До четвертого перекрестка они, правда, не добежали: дорога чуть в сторону уходила – машина уперлась колесом в бордюрный камень.

    Остановился “мерс”. Хозяин добежал и обессиленный на капот упал. Прибегает гаишник. Кобуру расстегивает на ходу и орет:

    - Кого этот гад сбил? (стекла-то в машине затемненные)

    Кадр ошалело и совсем невпопад спрашивает:

    - Кто?

    Кадр довольный, что легко отделался, садится за руль.... Но машина снова не заводится: аккумулятор-то дохлый.

    Гаишник посмотрел на это дело и говорит:

    - Иди ты… сам знаешь куда, а я пешком лучше пойду!

    И пошел гаишник в горку два квартала... до своего поста.

    … Дмитрич закурил и замолчал.

    Симон тяжело вздохнул: